Эдуард Дробицкий родился
24 марта 1941 года в городе Кропоткин Краснодарского края. Окончил Московский архитектурный институт. Признанный мастер живописи, скульптуры, дизайна, архитектурного проектирования, монументальной живописи, сценографии. В творческой среде имя автора экспозиции считается почти легендой: на рубеже 1950 - 1960-х годов он стал одним из бесспорных лидеров отечественного андеграунда. В самые "застойные" времена он был избран председателем Московского комитета художников-графиков на Малой Грузинской и, по сути дела, создал творческую организацию, которая вывела из подполья неофициальное искусство. Он был активным участником и организатором выставок авангардистов, нонконформистов в России и за рубежом. Народный художник России, Заслуженный деятель искусств России, профессор, академик, Вице-президент Российской Академии Художеств, Президент Международной Федерации Художников ЮНЕСКО, Президент Творческого Союза Художников России.
В 2006 году принял художника Александра Трифонова в свой союз.Умер 18 сентября 2007 года.
Ссылки по тематике:
"наша улица " ежемесячный
литературный журнал
Эдуард Дробицкий
художник
Александр Трифонов и народный художник
России Эдуард Дробицкий.
На открытии выставки Александра Трифонова "Шостакович. Болт".
В галерее А3 на Арбате. 17 апреля 2006
ВСЕЛЕННАЯ ХУДОЖНИКА ЭДУАРДА ДРОБИЦКОГО
эссе
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?Анна Ахматова
Только гениальный художник создает свою вселенную.
К таковым я с полным основанием отношу художника Эдуарда Дробицкого...
В № 78 (5) май 2006 "Нашей улицы" Юрий Кувалдин, говоря о сущности
живописи на примерах других известных мастеров, написал, что у фотохудожника
Льва Мелихова есть снег в Венеции, есть вселенская поэтическая грусть,
и недаром Лев Мелихов - учитель Сергея Ястржембского, и эти мастера являются
живописцами и только живописцами, которые через объектив видят в цвете,
в его бесконечных сочетаниях со светом и тенью основу живописи. И в этой
основе основ света и тени творит их друг Эдуард Дробицкий.
Тут нелишне будет вспомнить в связи с рассуждениями о гениальности и величии
Андрея Синявского, который в "Прогулках с Пушкиным" писал: "При
всей любви к Пушкину, граничащей с поклонением, нам как-то затруднительно
выразить, в чем его гениальность и почему именно ему, Пушкину, принадлежит
пальма первенства в русской литературе. Помимо величия, располагающего
к почтительным титулам, за которыми его лицо расплывается в сплошное популярное
пятно с бакенбардами, - трудность заключается в том, что весь он абсолютно
доступен и непроницаем, загадочен в очевидной доступности истин, им провозглашенных,
не содержащих, кажется, ничего такого особенного (жест неопределенности:
"да так... так как-то всё..."). Позволительно спросить, усомниться
(и многие усомнились): да так ли уж велик ваш Пушкин, и чем, в самом деле,
он знаменит за вычетом десятка-другого ловко скроенных пьес, про которые
ничего не скажешь, кроме того, что они ловко сшиты?"
И в самом деле, по каким приметам мы определяем гениальность? Попробуем
в этом разобраться. Лидер Третьего русского авангарда, по определению
Славы Лёна, молодой художник Александр Трифонов говорит, что Казимир Малевич
в своем начале всего - Черном квадрате - зародыше всех возможностей предопределил
исходную точку любого художника, ибо и каждый чистый холст есть начало
новых возможностей.
Итак...
В начале семидесятых, когда заморозки тронули уже отечественное искусство
после слабенькой и непродолжительной хрущевской оттепели, надеяться, казалось,
было особо не на что. Твардовского "ушли" из "Нового мира".
Под дулами советских танков продолжались процессы "нормализации"
жизни в Чехословакии. Уезжали - точнее, выпихивались в эмиграцию - диссиденты.
"Дорогой Леонид Ильич" получал бесчисленные свои награды. Все
назойливее и громче трубили фанфары о победном шествии коммунизма. И от
всей этой вакханалии доморощенных телеклоунов, комсомольских запевал и
полуграмотных идеологов днепропетровско-кишиневского розлива охватывала
безумная тоска, беспросветное уныние. Мало-мальски нормальные люди отводили
душу в чтении сам- и тамиздата, в бесплодных разговорах под водку на кухнях
да в антисоветских анекдотах. Надо было обладать каким-то нечеловеческим
упорством, стоицизмом, чтобы, не замечая окружающей гадости, делать незаметно
свое дело: писать стихи и прозу, сочинять музыку, рисовать и лепить, словом,
воспарять духом из болота постылой повседневности.
Году этак в 73-м пришел я работать редактором в контору с немыслимым названием
- Главкоопторгреклама. Помещалось это учреждение, издававшее буклеты,
проспекты, каталоги, плакаты и листовки, в полуподвале одного из домов
в глубине Тверской, на задворках МХАТа. Соседство театра радовало; во
дворе можно было встретить народного артиста СССР Михаила Пантелеймоновича
Болдумана, прогуливавшегося с собачкой. В кафе "Артистическое"
в Камергерском иной раз видели народного артиста СССР Павла Владимировича
Массальского, величественно помахивавшего в приветствии рукой. В том же
кафе иной раз "освежался" коньяком Олег Николаевич Ефремов...
Да мало ли кого можно было лицезреть в самом центре Москвы, когда в обеденный
перерыв отправлялись мы перекусить в какую-нибудь пельменную или иную
забегаловку.
А, спустившись впервые в насквозь пропахший какой-то ужасной гнилью подвал,
в редакции печатной рекламы увидел на стене удивительный плакат. Что-то
как бы акварельно размытое, туманное. Пролом-провал в серовато-голубых
скалах. И небо. В нем смутно виднеются то ли золотистые фиорды, то ли
бронзовые долины. Название крупно: Эдвард Григ. Не сразу до меня дошло,
что пролом в скалах - не что иное, как профиль великого норвежца! Это
кусок живой природы, в котором отражено, как бы разом опрокинуто, все
мироздание. Решение темы было совершенно неожиданное, элегантное, восхитительное.
Обомлевший, я спросил у своего коллеги-редактора, кто автор. "Эдик
Дробицкий, - ответил он. - Первоклассный художник. Он у нас тут подрабатывает".
Я мгновенно вообразил маститого маэстро, с бородой, может быть, даже в
берете, в почтенных летах. В голову не могло прийти, что автор плаката
всего на шесть лет старше меня, то есть в ту пору Дробицкому было слегка
за 30...
Так я узнал имя замечательного художника, имя-символ дерзкого, самобытного,
новаторского неофициального искусства, представители которого плевать
хотели на академические каноны, творили свое вопреки гонениям и непризнанию
властей.
***
С именем Дробицкого связаны знаменитые скандальные
выставки "левых" художников: Бульдозерная, в частности, сохранившая
это название в анналах истории потому, что устроенную на Профсоюзной улице
выставку взбешенные власти "закрывали" с помощью тяжелой строительной
техники. Такими методами утверждалось верховенство социалистического реализма!
Была еще выставка в павильоне "Пчеловодство" на ВДНХ СССР. В
какой-то момент наверху, видно, чуть поостыли, и дали "левым"
возможность выставляться на Малой Грузинской, 28. Образовался объединенный
комитет художников-графиков, отстаивавший права своих членов считаться
работниками искусства, а не тунеядцами и хулиганами. И Эдуард Дробицкий
был избран заочно председателем комитета, о чем узнал... из передачи "Голоса
Америки"!
Но давайте все же по порядку. По окончании средней школы № 44 в городе
Кропоткине, что в Краснодарском крае, где он появился на свет 24 марта
1941 года, потомок кубанских казаков Эдуард Дробицкий три года отслужил
в рядах доблестной нашей армии. В 63-м приехал в Москву и поступил в столичный
Архитектурный институт. Дух вольницы, что господствовал в этом вузе, как,
впрочем, и в некоторых других высших учебных заведениях, пришелся по вкусу
будущему художнику. Уже в студенческие годы Дробицкий завязывает связи
с московскими издательствами, пробует силы в разных жанрах, в разной технике.
Его "карьера" началась на заводе "Красный пролетарий",
куда Эдуард нанялся художником-оформителем в бюро технической эстетики.
Иноземное слово "дизайн" еще не укоренилось на нашей почве,
и бюро занималось эстетикой: Дробицкий с юмором вспоминает, что рисовать
приходилось даже похоронные объявления, но и тут он демонстрировал собственное
лицо: то являлись какие-то гвоздички, ленточки, то другие художественные
изыски. В бюро технической эстетики родился изящный образ сверлильного
станка, который принес Дробицкому Гран-при международной промышленной
выставки в Брюсселе. В яркий успех 24-летнего художника верили нехотя
- случайность, везение. Ничего подобного! Талант, помноженный на нечеловеческую
трудоспособность, буйная фантазия, смелость. С одинаковым успехом Дробицкий
создавал почтовые миниатюры и значки, занимался монументальной живописью
(фресками, написанными при его участии, украшены дворцы культуры и бракосочетания,
молодежные клубы в разных городах страны), делал графические серии, занимался
сценографией с ведущими режиссерами - Юрием Любимовым, Георгием Товстоноговым,
Марленом Хуциевым и другими. За 35 лет Эдуард Дробицкий создал более 250
произведений живописи. Ему принадлежат портреты Достоевского и Пушкина,
Родченко и Малевича, Церетели и Салахова, Зверева и Высоцкого. Интересно,
что Пушкина и Высоцкого Дробицкий изобразил вместе, причем Александр Сергеевич
оказался одетым в "джинсу", а Высоцкий - в пушкинский фрак.
Случилось так, что через две недели после окончания работы над портретом
Высоцкого не стало. Кто-то заявил художнику, что энергетику "солнца
русской поэзии" он через свою кисть передал Высоцкому, приблизив
его кончину...
Когда я напомнил Эдуарду Николаевичу о том давнем, поразившем меня плакате,
посвященном Григу, он заметил:
- Четыре с половиной тысячи моих плакатов находятся в Российской Государственной
библиотеке (бывшей Ленинке). Меня считают одним из самых крупных специалистов
в области плаката - дважды удостоился Гран-при и более десятка раз завоевывал
"золото". Вхожу в десятку ведущих плакатистов мира.
...Наш разговор состоялся в середине марта, в день открытия Московского
международного художественного салона-2006. В столичном Центральном Доме
художника было, как говорится, яблоку негде упасть. Вернисаж открывали
руководители художественных союзов, чиновники министерства культуры. Слово
предоставили вице-президенту Российской Академии художеств Эдуарду Дробицкому.
Выглядевший отнюдь не парадно - в полосатой рубашке без галстука и будничном
темном пиджаке, больше похожий на инженера или ученого, он, под дружные
аплодисменты, лаконично пожелал коллегам-художникам продать как можно
выгоднее свои картины.
После официальной части народ разбрелся по залам. Дробицкий уселся возле
двух своих полотен - "Приданого" и "Русалки с виноградом"
(обе работы датированы началом 90-х). Я подумал, что Дробицкий - художник,
которому "ничто не мелко", ибо для него только в подробностях,
в частностях оживает панорама бытия, то есть реализуется конечная цель
его произведений. Эту свою страсть Дробицкий возводит в некое эстетическое
кредо. Дробицкий в совершенстве разбирается в истории сложных взаимодействий
различных отечественных авангардных группировок начала прошлого века:
самой характерной и радикальной - петербургской "Гилей" (Бурлюк,
Хлебников, Маяковский, Каменский, Кручёных, Лившиц; первые издания - сборники
"Садок судей", 1910, "Пощёчина общественному вкусу",
1913), петербургской "Ассоциации эгофутуристов" (И. Северянин,
К. К. Олимпов и др.; первое издание - "Пролог эгофутуризма"
Северянина, 1911), промежуточных московских объединений "Мезонин
поэзии" (Шершеневич, Ивнев, Лавренев) и "Центрифуга" (Бобров,
Аксенов, Пастернак, Асеев). Тем более Дробицкий посвящен в детали, связанные
с "левыми" течениями в изобразительном искусстве (он говорит
о тесных контактах "Гилей" с группой Ларионова "Ослиный
хвост" и петербургским "Союзом молодёжи"). Из сходства
идейных и эстетических взглядов поэтов и живописцев формации Серебряного
века, из переплетения их творческих интересов Дробицкий многое почерпнул
для собственного творчества.
Пока мы беседовали, подходили любительницы автографов, молодые художники
тут же решали какие-то деловые вопросы. Я пытался продолжать беседу, прерываемую
отмечанием открытия Салона.
- Что пить будешь - вино, водку? Наливай сам.
Налили, выпили.
- Эдуард Николаевич, все-таки что вам ближе - плакат, живопись, графика,
скульптура?
- Нас в те времена давили. Поэтому когда невозможно становилось работать
в плакате, уходил в книжную графику, когда запрещали делать что-то в книжной
графике, брался за эстраду: делал костюмы, занимался сценографией. Я художник
театра, кино, участвовал в съемках фильмов. Когда и там все рушилось,
переходил на дизайн и архитектуру. В каждой области достиг самого верха.
Многие художники обладают пятью Гран-при - но в одной области. А у меня
в разных: за дизайн, живопись, графику, плакат, архитектуру.
...Однажды в молодые годы Дробицкий написал портрет... Фиделя Кастро.
Разумеется, вождь кубинской революции, посетивший Москву, не стал бы позировать
неизвестному художнику. Дробицкий писал его по памяти, благо фотоснимков
команданте в газетах было полно. В одном из интервью Эдуард Николаевич
вспоминал эту историю, принесшую ему немалые по тем временам деньги.
"Написал портрет - три на пять метров. Причем таким способом, что
никто допереть не мог. Отец изобрел еще до войны. Берется газовая сажа,
которую надо разводить... мочой. В воде она не растворяется. Красок не
было. Сшил четыре простыни, разбодяжил сажу... Никто не верил, что это
я написал портрет".
Портрет знаменитого московского неофициального художника Анатолия Зверева
Дробицкий в 1991 году тоже писал по памяти, - Зверев умер в 86-м. Мне
кажется, что Дробицкий, создавая образ гениального пьяницы, мистификатора,
хитроватого московского юродивого, одного из лучших рисовальщиков (так
считал Пабло Пикассо), отчасти имитировал манеру своего приятеля: при
отчетливом портретном сходстве - размашистый "зверевский" почерк.
- Как вы, Эдуард Николаевич, вспоминаете те времена, когда вас, виднейшую
фигуру нашей "другой культуры", власти давили и преследовали?
- Они давили, а все равно все было нормально. Мы выжили, и все те, которых
преследовали, бранили, стали ведущими художниками, чьи полотна украшают
известнейшие коллекции и лучшие музеи мира. Это Немухин, Плавинский, Янкилевский,
Кабаков...
***
Шопенгауэр утверждал, что талант попадает
в цель, в которую другие попасть не могут. Гений попадает в цель, которые
остальные не видят. Относительно гения ничего утверждать не берусь. А
вот что касается таланта, то это, мне кажется, вполне применимо к творчеству
Эдуарда Дробицкого. Любую работу в какой угодно области изобразительного
искусства он делает лучше всех, неповторимо и оригинально. В давние теперь
уже годы Дробицкий вошел в круг художников-нонконформистов - Пятницкого,
Гробмана, Курочкина, Шварцмана и других. Любопытно, что "формалисты-абстракционисты"
сочли произведения Дробицкого сугубо реалистическими и решили, что он
- не из их компании. Каково же было удивление мастеров неофициального
искусства, когда однажды Дробицкий показал им работы в ярко выраженной
авангардистской манере. Правда, поначалу скрыл, что эти вещи, вызвавшие
бурные восторги, принадлежат ему...
- Как вы считаете, Эдуард Николаевич, наше искусство понесло потери оттого,
что ряд мастеров вынужден был покинуть нашу страну? Имею в виду Оскара
Рабина, Василия Ситникова, Олега Целкова и других...
- Понимаете, то, что сегодня интересно и оригинально, завтра уже банально.
Все проходит, как мода. Японцы, например, каждые четыре года меняют не
только творческую манеру, но даже фамилию и имя! Поэтому они создают великолепные
композиции.
Я не стал уточнять, что значит это высказывание; не думаю, что Дробицкий
отмежевался от прежних своих соратников. Скорее, это часть глубоко выношенных
размышлений о природе творчества. Дробицкий не устает повторять, что истинный
художник, в отличие от ремесленника, всегда творит новое, разрушая сложившиеся
правила и стереотипы - и создавая собственные. Что-то в этом роде говорит
один из героев Достоевского.
"...В ихней статье все люди как-то разделяются на "обыкновенных"
и "необыкновенных". Обыкновенные должны жить в послушании и
не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные.
А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески переступать
закон, собственно потому, что они необыкновенные".
Раскольников, чью теорию упрощенно толкует следователь Порфирий Петрович,
поясняет:
"Все... ну, например, хоть законодатели и установители человечества,
начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами
и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая
новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом..."
Если отбросить оправдание насилия в сфере социально-философской, то применительно
к художественному творчеству крамольная мысль по сути верна. Так "беззакония"
непонятого современниками Мусоргского оказались величайшим новаторством
и прорывом в ХХ век. Так "декадентство" безумного Врубеля стало
одной из вершин изобразительного искусства. Косноязычия Мандельштама -
из того же разряда.
Однако я отвлекся.
Новаторства Эдуарда Дробицкого, на самом деле, при всей плодотворности,
не столь уж революционны.
- Вы как-то сказали фразу, которая слегка настораживает, - о том, что
достигли гармонии в эклектике. Слово "эклектика" все-таки несет
негативный оттенок!
- Я доказал, - ответил художник, - что эклектика - тоже классический прием,
причем доказал это на плакате и потом применял этот прием в живописи.
Я не пишу природу; я создаю другую реальность. У меня - метафоры и ассоциации.
Так я вижу мир - в парадоксальных ситуациях, они и создают такое искусство,
которое заставляет людей думать.
Я слушал Дробицкого, а сам думал о том, что, на мой взгляд, это не эклектизм,
а постмодернизм. И, надо сказать, постмодернистское умонастроение Дробицкого
несет на себе печать очарования ценностями русского реализма XIX века
и авангарда начала XX века с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность
человеческих возможностей. У Дробицкого видно стремление включить в орбиту
своего искусства весь опыт мировой художественной культуры путем ее серьезного
или ироничного цитирования. Рефлексия Дробицкого по поводу модернистской
концепции мира как хаоса выливается в опыт игрового освоения этого хаоса,
превращения его в среду обитания человека культуры. Тоска по истории,
выражающаяся в том числе и в эстетическом отношении к ней, смещает центр
интересов с темы "эстетика и политика" на проблему "эстетика
и история". От этого обращение Дробицкого к образам Достоевского,
Суворова, адмирала Ушакова... Прошлое как бы просвечивает в его постмодернистских
произведениях сквозь наслоившиеся стереотипы о нем, снять которые позволяет
метаязык, анализирующий и интерпретирующий язык искусства как самоценность.
"Контуры визуальных переживаний Эдуарда Дробицкого, его мироощущение
как художника неотделимы от его поведения, где царствует одновременно
безудержная экспрессия и способность к медитативным состояниям, во время
которых собственно и осуществляется реализация его пластической философии
в сотнях рисунков и десятках холстов", - писал искусствовед Виталий
Пацюков. Ах, как изъясняются наши ученые мужи! Темна вода в облацех...
Однако при всем наукообразии, мудреной и витиеватой словесной ткани смысл
творчества художника выражен точно...
В старом особняке в центре Москвы, в мастерской Дробицкого, в нише, в
которой на полу поблескивает бронзовый шар водолазного скафандра, висит
мрачноватый портрет Достоевского, в котором Дробицкий просто и точно выразил
психологическое состояние, которое передает словесная формула "уйти
в себя". Фигура, как бы возвышающаяся в темном пространстве холста,
изображена чуть снизу и сбоку. Поворот головы, сомкнутые черты лица, взгляд,
устремленный в невидимую точку за пределами картины, создают ощущение
глубокой сосредоточенности, "страдания" мысли. Подчеркнуто высокий
лоб отходит от натуральности портрета Перова, замыкая композицию, служит
знаком гениальности мысли. Упругая центричность и математическая упорядоченность
композиции сообщают на вид случайной, мимолетной позе собранность и устойчивость,
повышают значительность образа, подчеркивают его компактность, весомость.
В портрете Достоевского живопись Дробицкого лишена колористических эффектов,
едва ли не однообразна в проработке деталей, однако и в этом прочитывается
стремление убеждать простой истиной факта. Но здесь перед нами "факт"
особого рода: зная, кто изображен на портрете, можно понять, что скрыто
за внешним аскетизмом образа.
На могучих корабельных цепях, как в трюме, опущена длинная и широкая столешница,
на которой выстроились картинно-витринные поблескивающие квадратные, пузатые
и тонкие, зеленые, желтые закупоренные бутылки виски и джина, коньяка
и водки... На одной из картин почти русалка, но больше рыба, полунабросок,
полуэтюд. Дробицкий в совершенстве владеет приемом недосказанности, как
Чехов, словно научился этому у мастера пауз и подтекста... Этому же служит
и колорит картины, тон которому задает крупный, широко проработанный голубовато-чешучатый
массив тела, рельефно выделяющейся на бледновато-водянистом фоне. Картина
празднично декоративна. Яркие мазки, шелковистые, играющие в дневном свете
красными, белыми, синими бликами. Как говорит Юрий Кувалдин: "Не
нужно насиловать вещь, нужно правильно за нее зацепиться, и она сама пойдет,
начнет развиваться по своей внутренней логике, герои заговорят своими
голосами, а ты лишь должен успевать записывать за ними, передавать интонации,
жесты, мимику, атмосферу. Чрезвычайно важна атмосфера: свет, цвет, тень,
вкус, запах... Никакая схема не устоит - жизнь прорвется и все заполонит.
Конечно, в этом смысле, пример Чехова достоин для подражания. Я страстно
люблю Чехова, и многому у него научился. Главным образом, подтексту, который
начинается с пробелов, цезур в изображении. Но, с другой стороны, Чехов
и опасен, поскольку Антону Павловичу не оказался близок Достоевский, пришедший
в своих философских романах к жесткой дилемме: либо не рассуждающая вера,
либо безнравственный разум. Это не значит, что я, например, после этого
должен разлюбить Достоевского. В своем творчестве я как бы стараюсь объединить
эти два великих начала, Чехова и Достоевского..."
Кувалдин и Дробицкий близки эстетически.
***
Беседуя с Эдуардом Дробицким в Центральном
Доме художника, я наспех перелистал только что вышедший альбом-монографию
"Четыре жизни. Эдуард Дробицкий". Роскошное по полиграфическому
исполнению издание знакомит с работами художника во всех областях: живописи,
скульптуре, графике, плакате и дизайне. И, что не менее важно, содержит
обширный фактический материал о жизни художника, его общественной деятельности,
об участии в многочисленных (их более 80) выставках в России и за рубежом,
наградах. Замечу, кстати, что Эдуард Дробицкий - едва ли не самый титулованный
художник, победитель всевозможных конкурсов и т.д.
На обложке альбома он изображен в великолепном белом костюме и импозантной
шляпе. На поводке держит... павлина.
- Вы "цитируете" Сальвадора Дали с его муравьедом?
- У Дали никогда не было павлинов! А я держал их до десятка в своей мастерской.
- Почему держали этих птиц?
- Не знаю... По пьянке купил когда-то. Отправился на "Птичий рынок"
и приобрел эту экзотику. Выделил им комнату. У меня и работы есть с павлинами.
Думается, что павлины - не стремление к оригинальности, а стиль жизни
Дробицкого, который всегда и везде делал то, что хотел, нисколько не считаясь
с обывательскими вкусами и представлениями.
- Меня считали диссидентом не за то, что я рисовал, а за то, что я 80
процентов анекдотов "запускал", - и про русских, и про евреев,
и про чукчей. Если убрать из них мат, они все точные, с точными формулировками.
В КГБ меня знали под кличкой "философ"...
Анекдот - это особый жанр устного творчества, свойственный по преимуществу
тоталитарным режимам. Сколько их рождалось в прежние времена! А нынче
анекдотов почти не слыхать. Афористичность, доведенный до предела абсурд
советской коммунистической системы с ее надоедливой демагогией и фальшью,
нередко превосходная драматургия делали анекдот желанной отдушиной интеллигенции.
За анекдоты сажали. Уже на закате советской империи посадили и Дробицкого.
- Уже была известна и моя живопись, и графика, - вспоминает Эдуард Николаевич.
- И, конечно, анекдоты, стишки. Причем я никого не боялся, читал и друзьям,
и партийным бонзам, - они ржали. Когда меня все-таки посадили, не знали,
что на меня повесить. Вмешался один из шефов ГБ: "Кого вы собрались
сажать? Да вы знаете, что он натворит на зоне? Национальным героем станет!
У вас по всем лагерям восстание начнется!"
После такой основательной мотивировки Дробицкого выпустили. Вот как бывает:
даже упрятать за решетку побоялись! Потому что свободный человек и на
нарах оставался свободным, и есть множество тому примеров...
Эдуард Дробицкий неизменно в поиске. Сейчас, по его словам, ищет новую
форму в скульптуре, пластику XXI века. Может быть, это связано с его участием
в конкурсе на лучший проект памятника адмиралу Ушакову. Без лишней скромности
Дробицкий заявляет, что не сомневается в победе. Течения и направления
минувшего века художник считает чем-то преходящим, просто скульпторы и
живописцы должны были пройти по этой спирали, чтобы достигнуть вершины
- наскального рисунка, который вобрал все. Полагаю, что эти шокирующие
высказывания лишь дань любви Эдуарда Николаевича к парадоксам.
В молодости Дробицкий любил спорить. В двадцать семь лет из-за одного
спора он стал заместителем министра связи. А поспорил с министром Псурцевым
из-за цвета марки. Министр предложил сменить цвет. А Дробицкий послал
его в известном направлении, поскольку считал, что с изменением цвета
потянется развал всей композиции. Вообще, надо сказать, что Дробицкому
доставляет особенное удовольствие спорить с самой действительностью, с
самой жизнью. Под таким "спором" подразумевается не модернистское
противопоставление искусства жизни, а стремление как можно полнее и оригинальнее
отразить ее.
Путь художника - путь мужества. Недаром судьба свела Дробицкого с Высоцким.
А вот эта песня стала для Дробицкого путеводной звездой:
Мне этот бой не забыть нипочем,
Смертью пропитан воздух,
А с небосклона бесшумным дождем
Падали звезды.
Вон снова упала, и я загадал:
"Выйти живым из боя!"
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.
Я уж решил: миновала беда,
И удалось отвертеться,
Но с неба свалилась шальная звезда
Прямо под сердце.
Нам говорили: "Нужна высота,
И не жалеть патроны!"
Вон покатилась вторая звезда
Вам на погоны.
Звезд этих в небе как рыбы в прудах
Хватит на всех с лихвою.
Если б не на смерть, ходил бы тогда
Тоже героем.
Я бы звезду эту сыну отдал,
Просто, на память.
В небе висит, пропадает звезда:
Некуда падать
"Ценность и масштаб творческой личности, - утверждает народный художник России Эдуард Дробицкий, - обуславливается не столько принадлежностью к тому или иному художественному направлению, сколько мировоззрением, а также способностью, по словам Достоевского, быть преступником, то есть переступить достигнутое, хорошо известное и даже одобренное признанными авторитетами в поисках неосвоенных творческих земель, чтобы реализовать собственные эстетические программы и открытия. Иными словами, самого себя".
Мне часто думается - Бог
Свою живую краску кистью
Из сердца моего извлек
И перенес на ваши листья.
В мастерской Дробицкого бросается в глаза черная бронзовая голова Дзержинского, где со стороны затылка вмонтировано зарешеченное зеркало, в котором зритель видит себя заключенным, желающим вколотить в затылок палачу гвоздь, и он вколачивает его со всей силой ненависти, ибо изо лба "железного Феликса" торчит сияющее острие возмездия.
Юрий Крохин
"Наша улица", № 79 (6) июнь 2006
Сергей Филатов, Александр Трифонов, Эдуард
Дробицкий и Юрий Крохин
на открытии персональной выставки Александра Трифонова "Шостакович.
Болт".
В галерее А3 на Арбате. 17 апреля 2006
Copyright ©
художник Александр Трифонов 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве
